Фотографии бюстов Ганемана — Copyright © Homéopathe International 2001

VI

Таков был круговорот жизни Самуила Ганемана. Мы видели, что эта жизнь была непрерывная борьба сначала с нищетой, а потом с предрассудками, суеверием и злонамеренностью его современников. Китайское изречение говорит, что башни измеряются их тенью, а великие люди их клеветниками. Если это так, то Ганеман, бесспорно, принадлежит к числу величайших людей всех времен и народов, потому что едва ли кто-либо из великих людей имел больше клеветников, чем он. За невозможностью опровергнуть опытные основания гомеопатии, нашлись люди и, к стыду медицинского сословия, врачи, мнившие нанести смертельную рану гомеопатии тем, что старались очернить моральную личность ее творца. Таковы: Симон, Гейнрот, Бок, Мунк, Карш, Риглер, Герднер и многие другие, имена которых давно уже преданы забвению и неизвестности. Они создали особый род весьма нечистоплотной медицинской литературы, в которой под видом фактов и писем приводились лживые и вымышленный сведения из частной жизни Ганемана, лишенные всякого правдоподобия, часто не поддающиеся никакому подтверждению или опровержению, но большей частью явно носящие на себе характер злобного извета, наговора и клеветы. Оставив в стороне совершенно опровергнутую неправду и небывальщину из жизни нашего героя, коснемся здесь лишь некоторых из тех обвинений, которые чаще всего повторялись против творца гомеопатии.

Рассмотрим прежде всего обвинение в том, что Ганеман похитил свое учение у других, особливо у Парацельса.

Гомеопатический принцип лечения имеет такую же древность происхождения, как и два другие принципа — аллопатический и антипатический, и правило similia similibus, подобное подобным, встречается уже у древнейших авторов, как-то: во многих местах у Гиппократа, Никандера, Цельса, Базилия Валентина, даже у родоначальника аллопатической медицины Клавдия Галена, а в 16 и 17 веке вопрос о том, как лучше лечить болезни, противоположно или подобно действующими средствами, возбуждался очень часто, и принцип подобия находил своих защитников в лице Флеминга, Румеля, Шталя, Штерка, Парацельса, Гентера и др. Но гомеопатия Ганемана существенно отличалась от гомеопатии прежних авторов как в самом понятии, так и в осуществлении принципа подобия. У прежних авторов подобие между проявлением болезни и действием лекарства выражалось в весьма грубой и чисто внешней форме. Например, в фармакологическом арсенале золото называлось солнцем, а в организм человека солнцем считалось сердце, поэтому подобное подобным — золото будет целительно против болезни сердца. Сок Chelidonii majoris имеет желтый цвет, желчь тоже имеет желтый цвет, подобное излечивается подобным — значит, Chelidonium есть лекарство против желчных болезней. Сок Hyperici perfoliati имеет красный цвет — значит, Нypericum будет лекарством против кровотечений. Доктрина сигнатур, поддерживаемая между прочим и Парацельсом, пользовалась большим распространением и заключалась в том, что растения, имеющие известное наружное сходство по форме или строению с теми или другими органами человеческого тела, должны быть целительными средствами против болезней этих органов. Вскрытый волошский орех имеет два полушария, на поверхности которых находятся борозды и извилины, представляющие сходство с мозгом, значит, волошский орех должен быть лекарством против мозговых болезней. Euphrasia, имеющая отдаленное сходство с радужной оболочкой глаза, должна быть полезна против глазных болезней. Lichen pulmonarius, имеющий сходство с легким, должен быть полезен в легочных болезнях. Atropa mandragora, имеющая отдаленное сходство с человеческой фигуркой, должна быть целебным средством против бесплодия. Также органы животных должны быть целительны против болезней подобных же органов у человека; легкие лисицы (pulmo vulpis) должны излечивать легочные заболевания человека и т. д. в этом роде. Все эти проблески позднейшей научной гомеопатии являлись как бы бессознательным протестом против мнения, что целительные свойства лекарственных веществ могут быть познаваемы только апостериорно, из экспериментов над больными. Они служат выражением какого-то смутного брожения медицинской мысли и безотчетного предчувствия, что лекарственные вещества так или иначе должны давать априорные указания на их целительные свойства. Но элементов истинной научной гомеопатии они не содержат, и ни у одного из прежних авторов, не выключая и Парацельса, нет и попытки построения гомеопатического принципа лечения на изучении патогенетического действия лекарств. Тем не менее возможно, что эти полусуеверные намеки на гомеопатию быть может подготовили глубокомысленный ум Ганемана к уразумению и открытию общего закона лечения. И здесь нам важно лишь показать, что Ганеман отнюдь не думал присваивать себе первенство и оригинальность открытия идеи лечить подобное подобным. Напротив, он прямо начинает предисловие "Органона" с указания на то, что этот гомеопатический принцип существовал и применялся во все времена и во все периоды медицины, потом он сам приводит подавляющую массу примеров бессознательного гомеопатического лечения из практики прежних врачей и называет нескольких авторов, предчувствовавших гомеопатический принцип. В числе этих авторов, правда, имя Парацельса не упоминается, хотя у этого ученого тоже встречаются многочисленные намеки на гомеопатию. Но дело в том, что в то время Парацельс не пользовался почетом и уважением в науке, а слыл больше за искателя золота, теософа, каббалиста, астролога, алхимика, мистика, мага и чародея. Сочинения его начали изучаться позднее, но критики его и толкователи до сих пор находятся между собой в непримиримом противоречии, причем одно из главных препятствий к взаимному соглашению кроется в литературном стиле Парацельса. Он писал таким запутанным и непонятным языком и имел такой своеобразный и необъяснимый лексикон слов и условных названий, что во многих случаях правильное понимание его мысли чрезвычайно затруднительно и находится в полной зависимости от произвола, взгляда или личного мнения переводчика или комментатора. Кроме того, он, вероятно, диктовал свои сочинения или поручал их переписку совершенно безграмотному переписчику, потому что во многих случаях мы находим лишь набор слов без всякого смысла. Потому-то и те места, которые содержат в себе указания на гомеопатический принцип, подлежат весьма различному толкованию, и лучший знаток и апологет Парацельса Радемахер объясняет их в совершенно другом смысле, несогласном с учением Ганемана. Во всяком случае, из отсутствия ссылки на Парацельса у Ганемана отнюдь нельзя делать вывода, что Ганеман тайно заимствовал свое учение у Парацельса. Ганеман точно так же не упоминает об Аристотеле, Гентере, Декарте, Биша и многих других, выражавших более или менее ясно сознание гомеопатической идеи, перечислить их всех было бы невозможно и бесполезно. Совершенно достаточно, что он определенно указывает на Гиппократа, Бульдюка, Детардинга, Майора, Бренделиуса, Данквертса, Бертолона, Тура, Штерка и особливо Шталя, и при этом делает следующее примечание:

Я привожу эти выдержки из сочинений писателей, предчувствовавших гомеопатию, не в качестве доказательств основательности этого учения, которое само по себе твердо установлено, но чтобы избегнуть упрека в том, будто я умолчал об этих предугадываниях с целью обеспечить за собой первенство этой идеи.

Из этих слов ясно видно, что о присвоении Ганеманом чужого открытия не может быть и речи, он только указывал, что "если иногда какой-нибудь мудрец осмеливался предлагать нечто подобное similia similibus, то на это никто не обращал внимания", а также он имел полное основание говорить, что "никто доныне не преподавал этого гомеопатического способа лечения", "никто его не разрабатывал" (курсив Ганемана).

Таким образом несомненно, что лечение подобного подобным практиковалось уже задолго до Ганемана, как равно и яблоки падали с яблонь задолго до Ньютона. Но нужно было быть Ньютоном, чтобы из простого акта падения яблока открыть всеобщий закон тяготения. Точно так нужно было быть Ганеманом, чтобы из единичных случаев излечения подобного подобным открыть и установить индуктивный закон подобия. Великие идеи всегда имеют своих предвестников и великие изобретатели всегда имеют своих предшественников. Многие ученые уже смутно сознавали существование гомеопатического принципа в природе, но Ганеману одному и первому принадлежит заслуга ясной и глубокой оценки гомеопатической идеи и воздвижения этой идеи на степень строго научного индуктивного закона.

Второе обвинение, требующее с нашей стороны разъяснения и оправдания, касается алчности, приписываемой Ганеману, в доказательство чего ссылаются главным образом на следующие факты: 1) он стремился извлечь выгоды из открытия им предохранительного средства против скарлатины; 2) он за большие деньги продавал какое-то открытое им средство, которое оказалось просто бурой; и 3) он брал большие гонорары за лечение больных.

Историю открытия белладонны как предохранительного средства против скарлатины мы уже знаем. Он хотел возбудить интерес своих товарищей к испытанию предохранительного свойства белладонны в скарлатине, но опасался, и справедливо, чтобы кажущаяся парадоксальность действия такого простого средства и притом в непривычно малой дозе не вызвала предубеждения со стороны врачей и предвзятого отвержения его без испытания. Поэтому он думал и надеялся, что предварительная бесплатная раздача предлагаемого средства всем подписчикам его брошюры послужила бы гарантией проверки его собственных наблюдений; он просил сообщения результатов, а издание брошюры с названием открытого средства должно было последовать позднее. Когда же он увидел недоброжелательность своих товарищей, он отказался от своего плана и тотчас опубликовал свое открытие, отказавшись от извлечения из него каких бы то ни было выгод. Следовательно, этот эпизод нисколько не доказывает алчности Ганемана. Вообще каждый, сколько-нибудь знакомый с деятельностью Ганемана из первородного источника, т. е. из его собственных сочинений, должен придти к твердому убеждению, что Ганемана менее всего можно упрекать в желании делать тайну из своих открытий. Наоборот, каждое свое наблюдение, клонившееся к усовершенствованию медицинского искусства, он тотчас бескорыстно передавал во всеобщее сведение, сообщая без утайки все малейшие подробности относительно способа приготовления и назначения открываемых им лекарственных средств.

История с бурой еще проще. Она относится к периоду времени между 1786 и 1790 гг., когда Ганеман, усердно занимаясь химией, сделал много важных открытий в этой области. Но химия находилась в состоянии большого несовершенства и лучшие химики того времени, каковы Клапрот, Пруст, Рупрехт, Троммсдорф, постоянно впадали в грубые ошибки, происходившие, с одной стороны, от неудовлетворительности методов исследования, а с другой — от чрезвычайной нечистоты химических препаратов. И вот в это время, когда химия сама по себе являлась как бы рядом ошибок и недоразумений, Ганеман однажды впал в такую же химическую ошибку: он нашел какую-то щелочь, имевшую свойство разбухать при накаливании, которую он назвал alkali pneum. Считая это вещество за нечто новое, он по обычаю того времени при посредстве коммиссионера пустил его в продажу. Но при дальнейшем исследовании со стороны других химиков это вещество оказалось просто бурой. Такой промах теперь, конечно, показывается странным, но нужно помнить, что в то время свойства и состав буры не были еще вполне известны, и химики много спорили об ее составных частях, причем некоторые из них даже думали, что борная кислота состоит из фосфорной кислоты. Как только Ганеману раскрыли его погрешность, он тотчас сознался в своем заблуждении и совершенно просто и чистосердечно сам разъяснил в химических журналах источник ошибки и причины, приведшие его к заключению об отличии найденного вещества от обыкновенной буры, заявив при том, что все вырученные от продажи этого средства деньги возвращаются обратно. Тем не менее, аптекарь Тромсдорф, не дождавшись объяснения Ганемана, весьма неколлегиально напал на него в ежедневной литературной газете ("Der Reichsanzeiger"), назвав его ошибку "беспримерной наглостью", вследcтвие чего редактор одного химического журнала, профессор Шерер, даже счел долгом выступить в защиту Ганемана: "Д-р Ганеман — честный и правдивый человек, что может удостоверить каждый, кто его знает, как я, и он поистине был бы неспособен на такое шарлатанство, чтобы продавать простую буру за какое-то новое вещество". Таким образом, и этот эпизод нисколько не может служить поводом к обвинению Ганемана в алчности.

Наконец, ему ставилось в вину его обыкновение требовать вознаграждение с пациентов за лечение. Если это есть вина, то обвинение справедливо. Мы знаем, что Ганеман имел доброе и сострадательное сердце, и что он весьма часто пользовал совершенно безвозмездно бедных и неимущих, но он отказывался служить жертвой эксплуатации людей богатых и состоятельных. Пройдя сам длинную и тяжелую школу нужды и лишений и находясь нередко в положении настоящей нищеты, он не мог отдавать свои услуги безвозмездно всем и каждому и, собственно говоря, даже не имел нравственного права отказываться от медицинского гонорара в то время, когда многочисленная семья его находилась в буквальном смысле без насущного хлеба. Кроме того, будучи весьма высокого мнения о достоинстве и пользе своего искусства для больных и требуя вознаграждения с тех, кто в состоянии платить, он не только заботился о своем личном законном заработке, но еще ревниво охранял справедливые интересы своего сословия, и в этом отношении находился в совершенном согласии с духом современных кодексов врачебной этики, на основании которых время, знание и труд врача, как и всякого другого специалиста, должны быть оплачиваемы, причем существующие в настоящее время общества для охранения врачебных интересов даже осуждают безвозмездное пользование врачом людей состоятельных как посягательство на уменьшение тех доходов, которые должны составлять неотъемлемую принадлежность медицинской корпорации. Так или иначе, факт верен, что Ганеман требовал с больных гонорара за лечение и за письменные советы, но что гонорары эти не были чрезмерными видно из того, что, невзирая на обширную медицинскую практику и на крайнюю умеренность и расчетливость в образе жизни, все его состояние до переезда в Париж, приобретенное трудом почти 50-летней практики, составляло вместе с двумя небольшими домами в Кетене приблизительно 70 000 талеров, т. е. не более того, что в настоящее время зарабатывают медицинские знаменитости в течение одного года. Уже одним этим фактом опровергается обвинение Ганемана в алчности.

Наконец, можно часто встретить обвинение, будто Ганеман своими резкими и несдержанными нападками на современную ему медицину сам возбудил против себя ненависть и злобу своих товарищей. Если бы даже такое объяснение было верно, то оно нисколько не оправдывало бы тех жестоких гонений и беспримерных преследований, которые выпали на долю этого мученика. Но дело в том, что такое оправдание содеянного ему зла прямо грешит против исторической правды. Все ранние медицинские статьи Ганемана и первоначальные его возвещения гомеопатического способа лечения написаны в самом спокойном, серьезном и объективном духе и не содержат ни одного неумеренного выражения, ни одного неуместного слова и вообще ни малейшего следа страстности или полемического задора. Напротив, они дышат любовью и почтительностью к своим товарищам и проникнуты удивительной скромностью истинного ученого, как будто не сознающего, что он на пути к познанию величайшей истины, когда-либо открытой в медицине. Он обращался к своим товарищам с самым искренним увещеванием вникнуть в чрезвычайное значение гомеопатической идеи и испытать на деле практическое достоинство непризнанного принципа. И что же он встретил в ответ? Самое грубое издевательство, осмеяние, оскорбительное перетолкование мотивов его деятельности и учения, личные инсинуации и, наконец, систематическую травлю из города в город и лишение права свободной и добросовестной практики согласно своим убеждениям. До изгнания из Кенигслюттера мы видим в Ганемане лишь природную доброту и мягкость характера, после же постигшего его гонения и последовавшего затем целого нескончаемого ряда нравственных и материальных преследований он мало-помалу становился более резким и раздражительным; разоблачения его всей дикости и ненаучности медицины стали проникаться сначала горькой иронией, а затем мало-помалу уже перешли в беспощадный и ядовитейший сарказм и, наконец, он сделался уже совершенно нетерпимым к своим противникам и в высшей степени догматическим и деспотическим в своих мнениях и суждениях. Но вместе с тем, не отвергая факта, что позднейшие статьи Ганемана были полны желчи и отравы, необходимо обратить особенное внимание на то, что, невзирая на все грубые и необузданные поругания, которым он подвергался, он сам с великолепным презрением относился к клевете и брани своих врагов и никогда не задевал личности своих противников, ограничиваясь лишь более или менее страстной защитой или опровержением затрагиваемых вопросов по существу дела, но никогда не позволяя себе переходить на личную почву перебранки. И эта черта, достойная всяческого уважения, заслуживает подражания всем прежним, настоящим и будущим критикам гомеопатии. Поэтому, читая его едкие сатиры на псевдонаучность медицины его времени, необходимо помнить, что он являлись лишь ответом на долголетние поругания и обиды со стороны его врагов, и при таких условиях как можно было бы ожидать или требовать от него евангельской кротости и терпения? Такая добродетель, увы, не свойственна человеческой природе и достается лишь в удел таким избранникам, которые церковью причисляются к лику святых. Ганеман же был человек из плоти и крови с человеческими страстями и недостатками, и покорное смирение к своим поносителям было выше человеческих сил и в его положении даже могло бы прямо показаться трусливым низкопоклонством.

Взвесивши вышеприведенные обстоятельства pro и contra, можно поистине сказать, что обвинения против личности Ганемана большей частью несправедливы или преувеличены и во многих случаях при ближайшем и беспристрастном дознании обращаются даже в пользу обвиняемого. Некоторые же действительно присущие ему недостатки совершенно ничтожны сравнительно с неотъемлемыми моральными достоинствами его характера. Так, например, безусловного уважения со стороны друзей и недругов заслуживает его железная энергия в достижении намеченной цели, невзирая на все препятствия и затруднения. Эта черта характера уже в полной мере проявляется у Ганемана-мальчика, когда он, вопреки желанию отца, предается классическому образованию и проводит ночи за книгами и уроками; она же не покидает его, студента-медика, днем слушающего лекции и дающего уроки, а ночью зарабатывающего средства к жизни переводами, и та же самая непреклонная настойчивость ведет его через всю жизненную арену к непристанному испытанию на самом себе и на других физиологического действия лекарств, к усовершенствованию искусства лечения и к открытию и провозглашению научной истины, невзирая на бедность и несмотря ни на какие насмешки, преследования и поношения.

Вторая черта, пленяющая каждого при изучении характера Ганемана, это его прямота и неподкупная честность убеждений. Когда он потерял веру в медицину, он ни на минуту не задумался совершенно покинуть практику, которая во всяком случае доставляла бы ему лучшие средства к существованию и прокормлению семьи, чем неблагодарный и скудно оплачиваемый труд переводов и химических работ. Но он не мог кривить душой и отказался от заработка, достающегося ценой насилия над своей совестью. Потом, когда он открыл принцип нахождения в каждом лекарственном веществе его целительных свойств и увидел свет закона подобия, освещающего путь к сознательному лечению болезней, и когда он снова возвратился в лоно медицинской практики и благодаря своему искусству начал уже приобретать материальное обеспечение, он в угоду своим врагам опять не захотел ни на волос отступиться от своих убеждений и не пошел в обход закона, а также отказался от постыдной сделки с аптекарями. Он очень легко мог бы тайно отпускать свои лекарства, еще легче мог бы найти подставного аптекаря для отпуска требуемых ему лекарств, но такой способ действия был противен чувству его совести и уважения к закону, и он обрек себя на изгнание и непрерывные материальные лишения.

По отношению к трудолюбию и умственной плодовитости, Ганеман занимает одно из первых мест среди старых и новых медицинских авторов. Его детские и юношеские годы проведены в неусыпном труде для изучения новых и древних языков и для приобретения общего образования, которое было у него далеко выше среднего уровня: будучи совершенным классиком и образцовым медиком, он кроме того имел основательные познания в химии, ботанике, астрономии, метеорологии и географии. В зрелом же и старческом возрасте, будучи обременен огромной медицинской практикой и обширной корреспонденцией, он находил время и возможность неослабно трудиться для науки, и притом в такой мере, которая лучше всего может быть оценена практическими врачами, по личному опыту знающими, как утомительна медицинская практика и как невыгодно она отражается на их литературно-научной деятельности. Из нижеприлагаемого списка сочинений Ганемана видно, что он перевел более 20 сочинений по химии, медицине и литературе, и написал более 70 оригинальных химических и медицинских статей и работ, из которых некоторые занимают по несколько томов. Переводные его работы имеют интересное значение не только как простые переводы, но главным образом потому что они снабжены его многочисленными примечаниями и дополнениями, в которых везде обнаруживается критическое отношение к предмету знатока и специалиста и нередко приводятся его собственные подтверждающие или опровергающие опыты и наблюдения, имеющие во многих случаях бóльшую цену, чем содержание переводимого оригинала. В числе же его оригинальных работ, кроме весьма важных химических открытий, достаточно назвать "Органон врачебного искусства", пошатнувший все основы средневековой медицины, и затем "Чистое лекарствоведение" с "Хроническими болезнями", в которых включены результаты его многолетних экспериментов и наблюдений над болезнетворным действием почти целой сотни лекарственных веществ, частью совершенно новых и до тех пор неизвестных в медицине, частью же старых и уже известных, но с совершенно новыми показаниями к их употреблению. Эти эксперименты, или "испытания", произведены им на самом ceбе и на других здоровых людях, и являются беспримерным в истории подвигом человеческого самоотвержения и идеально-бескорыстного служения науке и составляют вместе с тем вечный и нерукотворный памятник энергии, добросовестности, трудолюбия и славы Ганемана.

Ганеман был редкий семьянин, нежно любящий супруг и заботливый отец. Люди, знавшие его близко, с особенной любовью описывают его семейно-патриархальную жизнь. Мы имеем два таких описания, принадлежащие двум его ближайшим друзьям и ученикам фон Бруннову и Ф. Гартману, и относящиеся к его лейпцигскому периоду (1811—1821). Его приемные часы были от 9 до 12 утра и от 2 до 4 дня. После утреннего приема он обедал, а по окончании послеобеденного приема он с женой и дочерьми во всякую погоду прогуливался по городу около часу. Потом занимался в кабинете, а вечером от 8 до 10 проводил в кругу семьи и учеников. Бруннов сообщает следующее:

Ганеману тогда было 62 года. Серебристые кудри окаймляли высокое задумчивое чело, из-под которого сверкали умные проницательные глаза. Все лицо имело спокойно-пытливое величественное выражение, тонкий юмор лишь изредка сменял глубокую серьезность, свидетельствовавшую о перенесенных им страданиях и борьбе. Он держался прямо, имел твердую походку и был так ловок в своих движениях, как бы ему было 30 лет. Когда он выходил из дому, то надевал совершенно простой темный полукафтан, короткие панталоны и сапоги. У себя же он любил домашний пестрый халат, желтые туфли и черную бархатную ермолку. Он редко выпускал из рук длинную трубку, и это курение табаку было единственным отступлением от строгой диеты, которой он придерживался. Он пил воду, молоко и белое пиво, и был в высшей степени умерен в пище. Такой же простотой, как и одежда, и пища, отличалась и вся его домашняя обстановка. Вместо письменного стола у него был совершенно простой большой четырехугольный стол, на котором всегда лежало 3–4 огромных фолианта, куда он вносил истории болезней своих пациентов и в которых он имел обыкновение во время расспросов наводить усердные справки и делать письменные заметки, ибо исследование больного производилось им в высшей степени подробно и внимательно по тому образцу, который он приводит в "Органоне". Ганеман принял меня как нельзя более приветливо, и мы с каждым днем все более и более сближались… Чувства уважения и благодарности одинаково сильно привязывали меня к нему, и я никогда не забуду добро, которое он мне сделал…

Дом Ганемана отличался очень своеобразной деятельностью. Члены семьи и академические слушатели жили и работали только ради одной идеи — гомеопатии, для которой каждый из них трудился как умел. Четыре взрослые дочери помогали отцу в приготовлении лекарственных веществ. Еще более деятельное участие принимали в этом преданные реформатору студенты, имена которых тщательно отмечались в отдельных наблюдениях "Чистого лекарствоведения" и сохранились еще и до сих пор.

Пациенты восторженно превозносили великие успехи гомеопатии и делались апостолами распространения нового учения среди неверующих…

Окончив дневную работу, Ганеман имел обыкновение отдыхать с 8 до 10 часов, беседуя в дружеском кругу. Тогда все друзья и ученики имели к нему доступ, и за трубкой табаку и лейпцигским белым пивом чувствовали себя веселыми и довольными. Старый эскулап сидел среди внимавшего ему кружка в своем покойном кресле в вышеописанном домашнем одеянии с длинной турецкой трубкой в руке и передавал то веселые, то серьезные рассказы из своей бурной жизни, распространяя вокруг себя густые облака дыма. Наряду с естественными науками, и положение иноземных народов часто было предметом этих вечерних бесед. Ганеман имел особенное пристрастие к китайцам, а именно потому, что у них особенно строго соблюдалось беспрекословное повиновение и почтительность детей к родителям — обязанности, которыми в нашем цивилизованном европейском мире начинают все более и более пренебрегать. Действительно, семейство Ганемана было образцом древнегерманского воспитания детей, и дети по отношению к родителям проявляли не одно повиновение, но и самую искреннюю любовь.

От своих учеников Ганеман требовал не только умственного развития и прилежания, но и строгой нравственности. Мне известен один случай, когда он отказал от своего дома одному талантливому молодому медику, так как узнал, что последний находится в близких отношениях с одной хорошенькой ocoбой легкого поведения.

В религиозных вопросах Ганеман, принадлежавший к лютеранскому вероисповеданию, держался вдалеке от всяких положительных догматических верований. Он был чистым твердо убежденным деистом. "Я не могу не благодарить Бога и не преклоняться перед ним при виде его творений", — часто говорил он.

Воспоминания Гартмана совершенно согласны с впечатлениями Бруннова. Вот что он пишет:

Седовласый старец с высоким выпуклым и глубокомысленным челом, с огненными и проницательными глазами и со спокойным и пытливым выражением лица сидел посреди нас, как бы его детей, также принимавших участие в этих вечерних развлечениях. Тут становилось очевидным, что своей обычно строгой наружностью он был обязан только глубокому и постоянному размышлению, внутреннему созерцанию цели, вечно имеемой им в виду, но что эта суровая внешность отнюдь не служила зеркалом его души, блестящая сторона которой обнаруживалась в самом привлекательном свете при каждом удобном случае, будучи легко доступна чувствам радости, веселья, доверия, откровенности и т. д. Как приятно чувствовал себя учитель в кругу своей семьи и друзей, между которыми находились не только его ученики, но и лица, известные в других специальностях, отдававших дань уважения его учению; как отрадно для него было отдохновение, которому он предавался в своем креслe с 8 часов вечера за кружкой приятного лейпцигского пива. Тогда бывало интересно наблюдать за его оживлением, которое легко возбуждалось каждый раз, когда заходила речь о способах лечения врачей старой школы; лицо его воодушевлялось, он передвигал туда и сюда свою ермолку на голове и выпускал из трубки такие клубы дыму, которые как бы закутывали его в облака, а когда он касался случаев из своей жизни, полной приключений, и рассказывал о пережитых им событиях, то трубка часто потухала, и одна из дочерей без всякого напоминания поспешно опять ее зажигала. Кроме своей собственной науки, он главным образом любил беседовать о химии, естественной истории и положении иноземных стран и народов, но он не любил, чтобы с ним советовались в эти часы относительно случаев болезни; он тогда либо отвечал лаконически, либо дружески отклонял вопросы "до завтра", и это не потому, чтобы он хотел избежать этот предмет, но потому, что чувствовал утомление ума и тела от дневной практики, и на другой день, в часы приема больных, он часто сам возбуждал поднятый накануне вопрос, охотно помогал своим советом и был доволен, когда вопрошавший откровенно высказывал свой взгляд или даже противоречил ему, причем он нередко соглашался с мнением собеседника. От поры до времени он считал полезным приглашать своих студентов и испытателей лекарств к товарищескому ужину, но при этом допускались лишь те, которые отличались усердием, способностями и строгой нравственностью.

В таких случаях не все соответствовало всегда гомеопатическому духу, и хотя превосходная пища бывала приготовлена самым простым образом, но вместо обычного пива подавалось хорошее вино, которое мы, впрочем, из уважения к учителю пили умеренно. Хорошее настроение и остроумие никогда не отсутствовали, и никогда не бывало недостатка в предметах беседы, потому что при этом обыкновенно приглашались также другие умственно выдающиеся личности. Ганеман бывал оживленнее всех и принимал участие в самом необузданном веселье других, но никогда не нарушал правил гостеприимства и не избирал никого из присутствующих предметом своего остроумия. Около 11 часов мы расходились и долго потом с удовольствием вспоминали эти приятнейшие вечера.

Далее мы имеем описание д-ра Грисселиха, посетившего Ганемана в Кетене в 1832 г. Он пишет:

Ганеман, которому теперь 77 лет, проявляет во всех своих действиях юношескую пылкость. По его телесному виду не было бы видно следов преклонного возраста, если бы седые кудри не окаймляли его висков и время поневоле не возложило бы своей печати на его голый череп, прикрытый маленькой ермолкой. Ганеман невысок ростом, коренаст, имеет очень живой и проворный нрав, в каждом движении проявляется жизнь. Глаза обнаруживают наблюдателя, они сверкают юношеским огнем, у него резкие подвижные черты лица. Старость, по-видимому, так же чужда его телу, как и духу. У него огненная плавная речь, часто она превращалась в поток лавы против ненавистников и гонителей не лично его самого (об этом он ничего не упоминает), но гонителей истины, удостовериться в которой он предлагает уже десятки лет. Его память сохранила полнейшую свежесть; после продолжительного перерыва речи он продолжает говорить с того, на чем остановился. Когда он сильно разгорячится, что случается часто, говорит ли он о друге или враге, или же о научных предметах, то слова льются неудержимым потоком, он необыкновенно оживляется и лицо принимает выражение, которым путешественник (Грисселих) молча любовался. Тогда капли пота выступают на его высоком лбу, ермолка должна быть поднята; в это время даже большая трубка, верная подруга дня, потухает, так что ее снова приходится разжигать о стоящую подле и целый день горящую восковую свечу. Но белое пиво не должно быть забыто. Почтенный старец, кажется, так привык к этому сладковатому напитку, что последний всегда стоит за его обедом в большом стакане с крышкой. Даже и вне обеда Ганеман пьет это пиво, непривычное для южного германца (Грисселих жил в Карлсруэ). Вина он не пьет; его образ жизни вообще очень прост, скромен и патриархален. Беседы Ганемана большей частью носят некоторый полемический характер... Однако он ясно давал понимать, что в сфере опыта он каждому предоставляет полную свободу исправлять и пополнять недостаточные наблюдения, не исключая и его собственных, но только не тому, кто стремится опровергать и подкапываться под них путем только одних предположений... Он был далек от того, чтобы подчинять своих последователей деспотизму, исключающему всякие другие взгляды.

Сохранившиеся до сих пор портреты, гравюры, медали и бюсты Ганемана служат как бы живой иллюстрацией к описаниям очевидцев, которых всех одинаково поражал его удивительного строения череп с окаймляющими его серебристыми прядями красиво вьющихся волос, величественный лоб, необыкновенно умный и пронзительный взгляд, тонкий орлиный нос и вся его импонирующая наружность. И не будучи ни френологом, ни физиономистом, каждый, кто взглянет на изображениe Ганемана, скажет, что это голова замечательного и выдающегося человека.

По отношению к другим медицинским гениям, он ближе всего подходит к Гиппократу и Парацельсу. С Гиппократом у него много общего. Для обоих интересы практической медицины составляют главную цель, а философия — только средство к цели, личное мнение; у обоих теория служит выражением эмпирических результатов, а отнюдь не априорных предпосылок. Так же, как и для Гиппократа, для Ганемана тepaпия, т. е. лечение болезней человека, есть главное призвание врача (см. § 1, "Органон", 5-е изд.), причем он отводит должное место природе и ее целительной силе, не налагает на нее никаких цепей, не вмешивается там, где сама природа достаточно сильна, чтобы водворить здоровье и порядок, но поддерживает ее в слишком слабых и сдерживает ее в слишком бурных проявлениях ее целительной силы. Так же, как и Гиппократ, он обращал большое внимание на гигиену и диететику в обширном смысле слова, т. е. пищу, питание, образ жизни, привычки больного, ванны и пр. Он был врагом всякого бесплодного умствования или резонерства, несмотря на то, что, подобно многим медицинским мыслителям, создавал свои теории, гипотезы и теоремы, но они никогда не служили ему руководящей нитью его практической деятельности. Объяснения и теоретические рассуждения для него, как и для Гиппократа, имеют только побочный интерес (см. § 28, "Органон", 5-е изд.).

Общие же черты у Ганемана с Парацельсом следующие. Так же, как и Парацельс, Ганеман ненавидел спекулятивные теории Галена, педантическую схоластику медицинских школ, воспринимающую лишь букву, а не дух учения; принимал за верховное начало в человеке жизненную силу, как Парацельс архея; в механизме болезни и в действии лекарства видел динамический процесс; для поддержания целительной силы природы был убежден в преимуществе применения не антипатических, а гомеопатических средств, только понимал гомеопатический принцип гораздо шире и глубже, чем Парацельс; усматривал главную цель терапии в отыскании специфических средств, только Парацельс искал специфики против общих названий болезней (specifica generalia), а Ганеман шел гораздо дальше и искал специфики для каждого отдельного больного (specifica individualia). Оба они настаивали на необходимости простых предписаний, отвергали многосмешения и вводили наиболее действительные формы приготовления лекарств, тинктуры и эссенции. Они оба отвергают схоластику, метафизическую медицину и писаную традицию, устремляя все внимание на опыт и наблюдение. Наконец, Ганеман разделяет вместе с Парацельсом превратности судьбы, перемены мест, преследования врачей и гонения за свои реформаторские тенденции.

Его неоднократно сравнивали с другими великими людьми, оставившими глубокие следы в истории европейской цивилизации, а именно, по философской остроте мышления — с Кантом, по реализму направления — с Бэконом, а по неустрашимой энергии, с какой он боролся за истину, — с Мартином Лютером. И действительно, как исторический характер он больше всего напоминает этого религиозного реформатора XVI века, и подобно тому, как Лютер с мощной отвагой подорвал основы римско-католической иeрархии, так Ганеман с титанической силой потряс до основания многовековой храм традиционной медицины и совершил переворот, влияние которого и поныне отражается на всяком истинном прогрессе врачебной науки.

Окинем же теперь последним взором все обширное поле реформы, совершенной Ганеманом в области патологии, фармакологии и терапии.

В патологии он дал противовес прежнему химико-механическому воззрению, выдвинувши на первый план динамический фактор болезней, нервную силу и органическую целостность организма. В то время как прежняя патология находилась в вечной погоне за непостижимой сущностью или так называемой "ближайшей причиной" болезней и не выходила из лабиринта догматических понятий, теорий и хитросплетений, на почве которых она мнила строить так называемый рациональный план лечения, Ганеман отвергнул это опасное уклонение мудрствующего разума от твердой почвы фактов и наблюдения, и с непоколебимой твердостью убеждения показал, что для практических целей лечения патология должна давать лишь точную и полную совокупность всех наличных объективных и субъективных симптомов болезни, причем симптомы, конечно, нужно не только сосчитывать, но и взвешивать, вникать в их физиологическое значение, различать существенное от случайного и путем оценки симптомов доходить до определения исходного пункта и локализации болезни.

Фармакологии как науки в прошлом веке и первой половине нынешнего не существовало вовсе. Фармакология представляла лишь сплошной вымысел или собрание сказочных преданий, фантастических предположений и личных мнений о воображаемом действии лекарств, сведения о которых главным образом черпались из употребления у постели больного длиннейших рецептов и сложнейших многосмешений. Лучшие врачи сознавали полную неудовлетворительность фармакологии, но не умели исправить ее радикальные недостатки. Ганеман же, сознавши всю неисправимую негодность старой фармакологии, начал с того, что выкинул за борт всю эту призрачную науку и, обратившись к чистому источнику наблюдения и опыта, стал изучать физиологическое действие на здоровый человеческий организм отдельных простых лекарственных средств, каждое порознь, и, таким образом, создал чистое лекарствоведение. В стремлении своем избежать всяких субъективных и догматических воззрений он устранил из своего лекарствоведения всякие гипотезы и теории механизма действия лекарств и представил лишь в сыром виде весь тот фактический материал, который на все времена дает твердое и реальное основание терапии и может навсегда служить основанием для всевозможных теорий и гипотез. Таким образом, он создал экспериментальный метод исследования лекарственных средств, совершенно независимый от веяний времени и случайных направлений в медицине.

Терапия времени Ганемана нуждалась в самом настоятельном преобразовании, потому что злоупотребление кровопусканиями, меркуриализацией, так называемыми героическими средствами, стоившими жизни миллионам, дошло до своего апогея. И вот в то время, когда такая убийственная терапия находилась во всеобщем применении у врачей и пользовалась неограниченным доверием публики, Ганеман показал и доказал полнейшую негодность и абсолютный вред общеупотребительных методов лечения и совершенно разрушил основание, на котором прежде строилась терапия. Прежде действовали так: сочиняли искусственную теорию болезни, а затем придумывали хитрую гипотезу действия лекарства и стремились подладить лекарственную гипотезу под патологическую теорию. Таким образом, связующим звеном между патологией и терапией должны были служить вечно изменчивые медицинские "системы", которые вспыхивали и потухали как блуждающие огни и, в сущности, оставляли обе эти науки разъединенными и несогласимыми: между патологией и терапией оставалась зияющая пропасть, и терапия не имела под собой никакого твердого и реального основания. Ганеман зорким оком усмотрел этот радикальный недостаток терапии и совершенно ясно и глубокомысленно понял, что пока различные методы лечения будут строиться на теориях болезни, терапия всегда будет находиться в неустойчивом состоянии и никогда не поднимется до уровня науки. Для того чтобы дать терапии прочное основание как в теории, так и в практике, он установил опытный индуктивный закон лечения, совершенно независимый ни от патологических, ни от фармакологических теорий, и являющийся в одно и то же время основанием как для теории, так и для практики терапии. Этот закон — similia similibus curantur — как и все другие законы в опытных науках служит лишь выражением постоянного и неизменного отношения между явными, доступными и реальными проявлениями болезни с одной стороны, и явными, доступными и реальными свойствами лекарственных веществ с другой, благодаря чему практика гомеопатии прямо вытекает из формулы теоретического закона, не нуждаясь в посредствующих теориях болезни или механизма действия лекарств. Закон подобия прямо указывает на те свойства каждого лекарственного вещества, которые делают его пригодным в различных болезнях и вместе с тем дает ключ к нахождению индивидуально специфических средств для каждого любого болезненного состояния, и, поскольку дозволяет совершенство нашего лекарствоведения, каждая болезнь дает врачу непосредственное указание к собственному ее излечению. Взаимоотношение подобия между изученными проявлениями болезни и изученными свойствами лекарства представляет тот неразрушимый мост, который связывает между собой патологию и терапию и возводит терапию на степень опытной науки. Установлением такого руководящего правила лечения Ганеман внес свет в прежнее междуцарствие тьмы и хаоса, вместо грубого эмпиризма поставил в основу терапии разумно-научный опыт и наблюдение, вместо догадок выдвинул вперед знание, и на место анархии и произвола водворил господство порядка и закона.

Таким образом, реформаторская деятельность Ганемана имеет две стороны, разрушительную и созидающую. Все, что он отвергал и порицал в современной ему медицине как ошибочное, ненужное и рискованное, все это и в настоящее время отвергается и порицается университетской медициной и на тех же самых основаниях, из чего следует, что по дальнозоркости суждения он далеко опередил свой век, и что отрицательная сторона его реформы приносит богатые плоды еще и в настоящее время. Но, разрушая прежние методы лечения как бесполезные или зловредные, он вместе с тем дал взамен и ввел в обширное употребление новый метод лечения, имеющий преимущества избавлять страдающих от недугов скорейшим, совершеннейшим и приятнейшим образом, и удовлетворяющий до тонкости первому требованию научной терапии — индивидуализировать каждое отдельное болезненное состояние пациента. Этот метод лечения имеет на своем знамени многозначительный девиз simlia similibus curentur, и вокруг этого знамени в настоящее время сплотилась могучая армия из 15 000 врачей и нескольких миллионов их последователей, свидетельствующих о высоком достоинстве позитивной реформы творца гомеопатии и славословящих имя Самуила Ганемана как величайшего благодетеля человечества.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Самуилу Ганеману воздвигнуты памятники в Лейпциге и Кетене и в настоящее время оканчивается постройка грандиозного памятника в Вашингтоне. Но лучший его памятник — это его литературные сочинения, список которых мы ниже прилагаем.

I) ПЕРЕВОДЫ

1. Ср. Nugent's Versuch über die Wasserscheu; aus dem Englischen. Leipzig, 1777. 8.
2. J. Stedtmann's physiologische Versuche und Beobachtungen; aus dem Englischen, mit Kupfern. 1777. 8.
3. W. Falkoner's Versuch über die mineralischen Wasser und warmen Bader; aus dem Englischen. Leipzig. Тhl. 1. 2. 1777. 8.
4. Ball's neuere Heilkunst. 2. Bd., aus dem Englischen. Leipzig 1777 und 1780. 8.
5. Demachy's Laborant im Grossen, oder: Kunst die chemischen Producte fabrikmassig zu verfertigen; aus dem Französischen übersetzt und mit Zusätzen versehen. Leipzig bei Crusius. 2. Theile. 1784.
6. Der Liqueurfabrikant; aus dem Französischen der Herren Demachy und Dubuisson übers. und mit Zusätzen bereichert. Leipzig 1785. 8.
7. Demachy's Kunst des Essigfabrikanten; aus dem Französischen. Herausg. u. m. Bemerk. u. ein Anh., mit 1 Kpf. Leipzig. 1787. 8.
8. Die Kennzeichen der Gute und Verfalschung der Arzneimittel von J. B. van den Sande, Apotheker zu Brussel und S. Hahnemann. Dresden, bei Walther 1787. 8.
9. Geschichte des Abelards und der Heloise, nach des d'Amboise Ausg.; aus dem Englischen des Herrn J. Barington. Leipzig. 1789. 8.
10. M. Ryan's Untersuchung der Natur und Kur der Lungenschwindsucht mit einigen Bemerkungen über eine neue Schrift (Reid's), desselben Inhalts; aus dem Englischen. Leipzig. 1790. 8.
11. Ad. Fabbroni's Kunst, nach vernunftigen Gründsätzen Wein zu verfertigen; aus dem Italienischen mit Zusätzen und Kuptern. Leipzig 1790. 8,
12. Job. Grigg's Vorsichtsmassregein für das weibliche Geschlecht, besonders in der Schwangerschaft und dem Kindbette u. s. w.; aus dem Englischen übersetzt. Leipzig 1791. 8.
13. Arthur Young's F. R. S. Annalen des Ackerbaues und anderer nützlicher Künste; aus dem Englischen übersetzt von Hahnemann. Leipzig 1790 und 1802. 3 Bd.
14. W. Cullen's Abhandlung über die Materia Medica; aus dem Englischen übersetzt und mit Anmerkungen begleitet. Leipzig 1790. 8. 3 Thl.
15. Donald Monroe's chemisch-pharmaceutische Arzneimittellehre; aus dem Englischen übersetzt und mit Anmerkungen begl. 2 Тhl. Leipzig 1791.
16. De la Metherie über die reine Lüft und verwändte Lüftarten und Stöffe; aus dem Französischen übersetzt. Leipzig 1791. 2 Bd.
17. Edward Rigby's chemische Bemerkungen über den Zucker; aus dem Englischen übersetzt mit Anmerkungen. 2 Bd. Dresden 1791.
18. Mehrere Abhandlungen in der Sammlung der auserlesenen und neuesten Abhandlungen für Wundarzte. Leipzig. 1783, 1784, 1787.
19. Neues Edinburger Dispensatorium; aus dem Englischen. 2 Тhl. 1797-1798.
20. W. Taplin's Rossarzneikunde; aus dem Englischen. 2 Тhl. Leipzig 1797-1798.
21. Ed. Home's Heilart der Harnrohrenverengerungen; aus dem Englischen. Leipzig 1800.
22. Arzneischatz oder Sammlung gewählter Recepte; aus dem Englischen. Leipzig. 1800.
23. Albert v. Haller's Arzneimittellehre; aus dem Lateinischen. Leipzig. 1806

II) ОРИГИНАЛЬНЫЕ СОЧИНЕНИЯ

1. Dissertatio inauguralis medica: Conspectus affectuum spasmodicorum aetiologicus et therapeuticus, Erlangae 1779, 4 S. 20.
2. Die ersten kleinen Abhandlungen im 2. Hefte der medicinischen Beobachtungen von Dr. Krebs, Quedlinburg 1782, sind von Hahnemann.
3. Anleitung, alte Schaden und faule Geschwüre gründlich zu heilen u. s. w. Leipzig bei Crusius 1784. Von S. Hahnemann.
4. Ueber Arsenikvergiftung, ihre Hülfe und gerichtliche Ausmitteilung, Leipzig bei Crusius, 1784.
5. Ueber die Schwierigkeiten der Minerallaugensalz-Bereitung durch Pottasche und Kochsalz. (Crell's chem. Annal. 1787, St. 2.)
6. Abhandlung ber die Vorurtheile gegen die Steinkohlenfeuerung, die Verbesserungsarten dieses Brennstoffes u. s. w., mit 2 Kupfertafeln. Dresden bei Walther 1787.
7. Ueber den Einfluss einiger Lüftarten auf die Gahrung des Weines (Crell's chem. Ann. 1788. Bd. 1. St. 4.)
8. Ueber die Weinprobe auf Blei und Eisen. (Crell's chem. Ann. 1788, Bd. 1. St. 4.)
9. Ueber die Galle und Gallensteine. (Crell's chem. Ann. 1788. Bd. 2. St. 1.)
10. Ueber ein ungemein kraftiges, die Faulniss hemmendes Mittel. (Crell's chem. Ann. 1788, Bd. 2, St. 12, ins Französische übersetzt von Cruet).
11. Missglückte Versuche bei einigen angegebenen neuen Entdeckungen. (Crell's chem. Ann. 1789. Bd. 1, St. 3.)
12. Brief an L. Crell über den Schwerspat. (Crell's chem. Ann. 1789. Bd. 1. St. 8.)
13. Entdeckung eines neuen Bestandtheils im Reissblei. (Crell's chem. Ann. 1789. Bd. 2, St. 10.)
14. Etwas über das principium adstringens der Pflanzen. (Crell's Beitrage zu den chem. Ann. IV. 1789.)
15. Genaue Bereitungsart des aufloslichen Quecksilbers in den lit. Nachrichten für Aerzte 1788-89. 4. Quartal. Halle, u. in Baldinger's neuem Magazin fur Aerzte. Bd. II. St. 5. 1789)
16. Unterricht für Wundarzte über die venerischen Krankheiten, nebst einem neuen Quecksilberpraparate. Leipzig, bei Crusius 1789.)
17. Vollständige Bereitungsart des auflöslichen Quecksilbers. (Crell's chem. Ann. 1790. Bd. 2, St. 7.)
18. Unauflöslichkeit einiger Metalle und ihrer Kalke in atzendem Salmiakgeiste. (Crell's chem. Ann. 1791. Bd. 2. St. 8.)
19. Brief an Crell über verschiedene chemische Gegenstände. (Crell's chem. Ann. 1790. Bd. 1. S. 256.)
20. Mittel, den Speichelflüsse und den verwustenden Wirkungen des Quecksilbers zu entgehen. (Blumenbach's med. Bibliothek. 1791. Bd. 3. St. 3.)
21. Beitrage zur Weinprüfungslehre (Scherf's Beitr. z. Arch. d. med. Pol., Leipzig, 1792. Bd. 3.)
22. Ueber die Glaubersalzbereitung nach Ballenscher Art. (Crell's chem. Ann. 1792, St. 1.)
23. Freund der Gesundheit. Heft 1. Frankfurt bei Fleischer. 1792. — Heft 2. Leipzig bei Crusius. 1795.
24. Striche zur Schilderung Klockenbring's während seines Trubsinns. (Deutsche Monatsschrift 1796. Februarheft.)
25. Apothekerlexikon, Thl. 1, Abth. 1, A—E. Leipzig bei Crusius 1793. Тhl. 1, Abthl. 2. F—K. 1799.
26. Etwas über die Würtenbergischen und Hahnemann'schen Weinproben (Intelligenzblatt der allgem. Lit. Zeitung. 1793. Nr. 79.)
27. Handbuch für Mutter. Leipzig bei FIeischer 1796.
28. Versuch über ein neues Princip zur Auffindung der Heilkräfte der Arzneisubstanzen, nebst einigen Blicken auf die bisherigen. (Hufeland's Journal Bd. 2, St. 3 und 4.) 1796.
29. Sind die Hindernisse der Gewissheit und Einfachheit der praktischen Arzneikunde unübersteiglich? (Hufeland's Journal Bd. 4. St. 4.) 1797.
30. Eine plötzlich geheilte Kolikodynie. (Hufeland's Journal Bd. 3, St. 1.) 1797.
31. Gegenmittel einiger heroischer Gewachssubstanzen. (Hufeland's Journal Bd. 5. St. 3.) 1798.
32. Einige Arten anhaltender und nachlassender Fieber. (Hufeland's Journal Bd. 5. St. 19.)
33. Einige periodische Krankheiten und Septimanen. (Hufeland's Journal Bd. 5. S. 45.)
34. Eine Vorrede zum Arzneischatz von S. Hahnemann. Leipzig bei Fleischer. 1800.
35. Monita über die drei gangbaren Curarten vom Herausgeber des Arzneichatzes (Hahnemann) 1801. (Hufeland's Jour. Bd. II, St. 4.)
36. Heilung und Verhütung des Scharlachfiebers. Gotha bei Becker 1801.
37. Ueber die Kraft kleiner Gaben der Arzneien überhaupt und der Belladonna insbesondere. (Hufeland's Journal Bd. 13. St. 2.) 1801.
38. Fragmentarische Bemerkungen zu Brown's elements of medicine von S. Hahnemann. (Hufeland's Journal Bd. 5. St. 2). 1801.
39. Ansicht der ärztlich-collegialischen Humanität am Anfange des neuen Jahrhunderts. (Reichs-Anzeiger 1801. № 32.)
40. Der Kafee in seinen Wirkungen. Nach eigenen Beobachtungen von S. Hahnemann. Leipzig 1803.
41. Gedanken bei Gelegenheit des im Reichs-Anzeiger 1803 No 7 und 49 empfohlenen Mittels gegen die Folgen des Bisses toller Hunde. (Reichs-Anzeiger 1803 Nr. 71.)
42. Aeskulap auf der Wagschale. Leipzig 1805, bei Steinacker.
43. Fragmenta de viribus medicamentorum positivis, sive in sano corpore observatis. Barth-Lipsiae. 1805. Tom. I. u. II.
44. Bedenklichkeiten über das im Reichs-Anzeiger 1806 Nr. 12 angebotene China-Surrogat u. Surrogate überhaupt. Reichs-Anzeiger 1806. Nr. 57.
45. Heilkunde der Erfahrung. Berlin bei Wittig, 1806. (Auch in Hufeland's Journal Bd. 22. St. 3 abgedruckt.)
46. Ueber den jetzigen Mangel aussereuropäischer Arzeneien. (Allgem. Anzeiger 1808. Nr. 207.)
47. Ueber die Surrogate ausländischer Arzneien und über die jungst von der med. Fakultät in Wien angegebenen Ueberflussigkeitsgründe der letztern. (Aug. Anzeiger d. D. 1808. S. 327.)
48. Ueber den Werth der speculativen Arzneisysteme besonders im Gegenhalt der mit ihnen gepaarten gewöhnlichen Praxis. Allgem. Anzeiger d. D. 1808. S. 263.
49. Auszug eines Briefes an einen Arzt von hohem Range (Hufeland) über die hochst nothige Wiedergeburt der Heilkunde. (Allgemeiner Anzeiger d. D. 1808. S. 343.)
50. Bemerkung über das Scharlachfieber. (Allgemeiner Anzeiger d. D. 1808. S. 160.)
51. Fingerzeige auf den homöopathischen Gebrauch der Arzneimittel in der bisherigen Praxis. (Hufeland's Journal Bd. 26. St. 2.)
52. An einen Doctorand der Medicin. (Allgemeiner Anzeiger d. D. 1809 St. 227.)
53. Zeichen der Zeit in der gewöhnlichen Arzneikunst. (Allgem. Anzeiger d. D. 1809. Nr. 326.)
54. Belehrung über das herrschende Fieber. (Allgem. Anzeiger d. D. 1809. No. 261.)
55. Organon der rationellen Heilkunde von S. Hahnemann. Dresden 1810. — Organon der Heilkunst. 2te verm. Aufl. Dresden 1819. 5te verb. Aufl. 1824. 4te verb. Aufl. 1829. 5te Aufl. 1833.
56. Reine Arzneimittellehre. Theil 1. Dresden 1810. 2te vermehrte Auflage 1822. 3te vermehrte Auflage 1830. Theil 2. 1816. 2te Auflage 1824. 3te Auflage 1833. — Theil 3. 1816. 2te vermehrte Auflage 1825. — Theil 4. 1818. 2te vermehrte Auflage 1825. — Theil 5. 1819. 2te vermehrte Auflage 1826. — Theil 6. 1821. 2te vermehrte Aufl. 1827.
57. Dissertatio historico-medica de helleborismo veterum. Lipsiae MDCCCXII.
58. Heilart des jetzt herrschenden Nerven- oder Spitalfiebers. (Allg. Anzeiger d. D. 1814. Nr. 6.)
59. Belehrung über die venerische Krankheit und ihre gewöhnliche unrechte Behandlung. (Allgem. Anzeiger d. D. 1816. S. 211.)
60. Ueber Heilung der Verbrennungen. (Allgemeiner Anzeiger d. D. 1816. S. 156 und 204.)
61. Ueber die Lieblösigkeit gegen Selbstmörder. (Allgem. Anzeiger d. D. 1819. Nr. 144.)
62. Aerztlicher Rath im rothen Friesel. (Allg. Anz. d. D. 1821, Nr. 26.)
63. Ueber das Selbstbereiten und Selbstdarreichen der Arzneien von Seiten homöopathischer Aerzte. 1820. (In Hahnemann's kleinen Schriften 2. Band. S. 192.)
64. Wie liesse sich wohl die Homöopathie am gewissensten wieder ausrotten? (Allg. Anzeiger d. D. 1825. S. 227.)
65. Belehrung für den Wahrheitssucher in Nr. 165 des Allgem. Anzeigers d. D. (Allgemeiner Anzeiger d. Deutschen. 1825. S. 194.)
66. Die chronischen Krankheiten, ihre eigenthumliche Natur und homöopathische Heilung; von Dr. Samuel Hahnemann. Theil 1. Dresden bei Arnold 1828. 2. Theil 1828. 2te vermehrte Aufl 1835. 3. — Theil 1828. 2te vermehrte Auflage. Düsseldorf bei Schaub 1837. 4. Theil. 1830. 2te vermehrte Auflage. Düsseldorf bei Schaub 1838. 5. Theil. 1830. 2te vermehrte Aufl. 1839.
67. Kleine medizinische Schriften von Samuel Hahnemann, gesammelt und herausgegeben von Dr. Ernst Stapf. 2 Bände. Dresden und Leipzig bei Arnold. 1829. 8. S. XIV. 252 und 284. (Enthalt fast alle die angeführten Aufsätze, die chemischen ausgenommen.)
68. Die Allopathie; eine Warnung für Kranke aller Art von S. Hahnemann. Leipzig bei Baumgartner 1831.
69. Aufruf an denkende Menschenfreunde über die Ansteckungsart der asiatischen Cholera von S. Hahnemann. Leipzig bei Berger 1831.
70. Heilung der Cholera von S. Hahnemann. 8. 1831. 2te Auflage. Cöthen 1831 bei Aue.
71. Heilung der Cholera nebst einem Zusätze. Nürnberg 1832 bei Stein, 2te Auflage.
72. Hahnemann's Heilung und Ausrottung der Cholera. Leipzig bei Glück. 1831. 91

При составлении этого очерка литературными пособиями для меня служили следующие сочинения:

1. Ernst von Brunnow. Ein Blick auf Hahnemann und die Homöopathik. Leipzig, 1844.
2. Franz Albrecht. Dr. Samuel Hahnemann's Leben und Wirken, Leipzig, 1875.
3. Вильгельм Амеке. Возникновение гомеопатии и борьба против ее распространения. СПб. Издание Флемминга, 1889.
4. Thomas Lindsley Bradford. The life and letters of Dr. Samuel Hahnemann. Philadelphia, 1895.