Портреты и фотография (в возрасте около 75 лет) Мелани д'Эрвильи-Ганеман — Copyright © Homéopathe International 2001

V

Теперь мы подошли к необыкновенному перелому в жизни кетенского мудреца.

В числе многочисленных приезжих, искавших совета знаменитого врача, в конце 1834 г. или в самом начале 1835 г. приехала из Парижа в Кетен M-lle Marie Mélanie d'Hervilly Gohier, приемная дочь Louis Jerome Gohier, бывшего министра юстиции и президента Исполнительной директории Французской республики в период 18-гo брюмера (1790 г.). Ей было 35 лет, она была хороша собой, отлично образована и носила на себе печать несомненной оригинальности: страстно любила верховую езду, плавание, охоту и всякий спорт, отлично владела огнестрельным opужием и имела коллекцию всевозможных ружей, занималась живописью и литературой и, кажется, изучала медицину и анатомию. Длинный путь из Парижа в Кетен она совершила в мужском костюме, который должен был служить для нее гарантией от навязчивых преследований мужчин. Во Франции, говорят, дамы часто одевались в мужское платье, когда отправлялись в путешествие или в художественные экскурсии, но переодетая по-мужски туристка, конечно, немало шокировала добрых немцев в кетенской гостинице, где она остановилась. Переодевшись и принявши обычный вид привлекательной парижанки, она собрала все нужные сведения относительно образа жизни и привычек Ганемана и тотчас направилась к нему советоваться о своем здоровье. Какова была ее болезнь, мы не знаем, но предприимчивая иностранка почти ежедневно посещала Ганемана и в качестве пациентки, доверяющейся своему врачу, открыла ему свои семейные тайны, что, однако, не помешало ей настолько пленить его ум и сердце, что он предложил ей брак, и она по-видимому настолько поддалась обаянию личности замечательного старика, что преклонный возраст его не показался ей достаточной преградой, и она дала свое немедленное согласие. 28 января 1835 г. 80-летний, но еще очень бодрый и моложавый Ганеман вступил во второй брак, а в июне того же года в первый день Троицы новобрачные покинули Кетен и переехали в Париж. Но перед отъездом Ганеман разделил все свое состояние между детьми и написал нижеследующее духовное завещание, которое интересно с разных сторон, и поэтому приводится нами целиком:

Во имя Господне!

Я, ниже сего и на всех страницах собственноручно подписавшийся надворный советник герцогства Ангальт-Кетен и доктор медицины Христиан Фридрих Самуил Ганеман, движимый желанием прожить оставшиеся еще мне дни моей жизни в спокойствии и ненарушимом мире и устранить во всех отношениях, в особенности же в отношении моего наследства, все споры и пререкания между моими наследниками, хотя еще 16 сентября 1834 г. составил духовное завещание, которое я и передал на хранение почтеннейшему герцогскому правительству здесь, а 17 февраля сего года почти все свое состояние раздарил моим детям, а также и внукам из находящихся в живых, тем не менее, по зрелому обсуждению, нашел, что именно из этих двух отчасти противоречащих друг другу и отменяющих одно другое распоряжений могут произойти ошибки и недоразумения, и так как, кроме того, мои взгляды и выражение моей воли в некоторых пунктах изменились вследствие скоро предстоящего моего путешествия в Париж, относительно которого я теперь еще не могу определить, когда именно я возвращусь, да и вообще возвращусь ли я когда-нибудь сюда обратно, то я сим не только хочу отменить мое упомянутое теперь уже обратно полученное духовное завещание и объявить таковое недействительным, но и распорядиться этим настоящим моим духовным завещанием как я желаю, чтобы после моей смерти с моим наследством поступили мои дети и мои внуки и прочие.

1. Прежде всего, я предаю мою бессмертную душу милосердию Божьему, в твердом уповании, что этот Высший Руководитель моей судьбой допустит ее к участию в Его небесном блаженстве, бренные же мои останки — моей нежно любимой и глубокоуважаемой супруге для погребения на лично избранном ею месте и таким родом и образом, как она найдет это целесообразным, причем ни мои дети, ни кто-нибудь иной не должен позволять себе делать ей ни малейших возражений, а тем менее предписаний, и притом под опасением уменьшения его доли до законной части, если на это осмелится кто-нибудь из моих детей.

2. Единственными наследниками всего моего состояния, которое, кроме обоих моих домов с принадлежностями, находящихся здесь по Вальштрассе, некоторых драгоценностей и прочей моей движимости, состоит немного более чем из шестидесяти тысяч талеров прусскими деньгами, я назначаю titulo institutionis honorabili всех моих детей или внуков, равно как детей, которых я могу еще иметь от настоящего моего брака, в равных частях, однако с соблюдением содержащихся в нижеследующих параграфах более подробных распоряжений и условий.

З. Как уже упомянуто, я 17 февраля сего года посредством дара распределил почти все свое состояние между находящимися в живых и подарил каждому из моих детей по шести тысяч талеров прусскими деньгами с соблюдением распоряжений и условий, установленных в совершенной при этом дарственной записи. Эта дарственная запись, насколько она не изменяется настоящим моим духовным завещанием, должна остаться, по крайней мере теперь, в силе, однако я сим положительно заявляю, что я не передал ее моим детям для принятия, не желая связывать себе этим руки, вследствие чего она составляет не двухсторонний договор, но лишь одностороннее распоряжение моим состоянием, которое я составил исключительно с целью предоставить моим детям еще при жизни моей пocобие из моего состояния; она, следовательно, отнюдь не является неотменяемой и может во всякое время по исключительному моему усмотрению быть изменена и отменена.

4. Если бы было доказано, что сын мой Фридрих скончался до моей смерти*, то на его место вступает его дочь, но если бы и она скончалась ранее моей кончины, не оставив потомства, то эта наследственная доля обращается в наследственную массу, равно как и доля всякого, могущего скончаться до моей смерти без потомства или назначеннего наследника.

5. В качестве добавочного отказа, я завещаю принадлежащий к моему наследству дом, двор и сад, состояние в Кетене на Вальштрассе под № 270, свободные от долгов и ипотек, двум моим младшим дочерям Шарлотте и Луизе совместно, так что они могут принять его во владение и собственность тотчас же после моей смерти, не выплачивая за это ничего остальным наследникам. Равным образом и дочь моя Амалия, так как она всегда любила меня с детской почтительностью и нежностью, имеет в награду унаследовать после моей кончины в собственность в виде дополнительного отказа дом, двор и сад, состоящие там же под № 296, со всеми доходами и тяготами, свободные от долгов и ипотек, и немедленно после моей смерти вступить во владение, не выплачивая за это ничего остальным наследникам, но в случае, если бы дочь моя Элеонора, по мужу Вольф, осталась без супруга и пожелала бы жить в Кетенe, то предоставить ей безвозмездно одну комнату в этом доме для житья или, вместо этой даровой квартиры (по выбору Амалии), давать ей на наем двадцать талеров прусскими деньгами.

6. Золотую табакерку, подаренную мне блаженной памяти герцогом Фердинандом, с бриллиантовым шифром "Ф", прежде всего должен получить находящийся в отсутствии сын мой Фридрих, если он находится еще в живых; в противном же случае, так же, как и прочее его наследство, его дочь; равным образом, я по большей части уже при жизни распорядился и прочими моими ценными предметами и другим движимым имуществом и предоставил отдельным наследникам посредством дарения то, что каждый должен получить из вещей, посуды, кроватей, одежды и т. д. Относящиеся до сего списки собственноручно мной подписаны и присоединены к сему духовному завещанию под лит. А. В. С. D. Е. F. G. Н.

7. Ввиду дома, дополнительно отказанного моим обеим младшим дочерям Шарлотте и Луизе, и подаренных им вещей, я хочу, если бы одна из них скончалась раньшe моей смерти, сим безусловно заменить одну другой. Если же обе будут еще жить при моей смерти, то им предоставляется полное свободное распоряжение предназначенными им дополнительными отказами и подарками.

8. Все мои прочие вещи, относительно которых я не распорядился в настоящем духовном завещании и в приложенных к таковому списках, принадлежат (исключая те, которые я возьму с собой при отъезде моем в Париж) к наследственной массе, которую мои наследники пусть разделят равными частями миролюбиво. Все же, что я возьму с собой в Париж, не принадлежит к наследственной массе и этим я распоряжусь ниже сего.

9. Из всего того, что поступило некоторым из моих наследников в качестве приданного или подарка при жизни моей, они не должны ничего передавать.

10. Bcе записки, который найдутся после моей смерти в моих бумагах, моей собственной рукой написанные и подписанные, в которых я дополнительно распоряжаюсь тем или другим, или сделал и назначил тому или другому отказ деньгами или вещами, должны считаться дополнениями к этому духовному завещанию и в отношении содержащихся в них распоряжений иметь такую же силу и быть настолько же обязательными для моих наследников, как и самое это мое духовное завещание.

11. Я надеюсь, что все мои наследники в этих распоряжениях признают мою отеческую любовь, и нахожу в этой надежде успокоение, просветляющее последние дни моей жизни. Доля же того из моих наследников, который против всякого ожидания будет недоволен каким-либо пунктом этого завещательного распоряжения и затеял бы против такового процесс, должна во всем быть уменьшена до законной части.

12. Наконец, в последние мгновения перед моим отъездом в Париж, где я, вероятно, останусь для того чтобы вдали от того места, где я столько выстрадал со всех сторон, найти, наконец, у моей любимой супруги счастье и покой, в чем мне порукой желанный мой брак, я хочу, хотя я и вправе делать распоряжения вполне по своему усмотрению, тем не менее, изложить здесь мое настоящее положение. Заявляю поэтому, что я единственно для того чтобы удовлетворить благородному желанию моей любезной супруги (желанию, которое свидетельствует о беспримерном бескорыстии таковой), совершил дарение моего состояния моим детям. Благодаря именно ей они теперь получили почти все мое состояние, которое я приобретал с таким трудом, старанием и усилием, хотя никогда не мог им спокойно пользоваться. Я оставил себе только небольшой капитал в 12 000 талеров. Посредством этого духовного завещания я, по отеческой моей справедливости, разделил и мое движимое и недвижимое имущество между моими детьми. Вследствие сего я, по настоятельному желанию моей супруги, ничего не беру с собой во Францию, кроме моего носильного белья, платья, лекарств и лишь нескольких ценных вещей, которые мне необходимо нужны, часов и перстня с печатью.

Мне теперь 81-й год, я желаю наконец отдохнуть и прекратить мою врачебную практику, которая теперь становится для меня затруднительной.

Вследствие сего я отказываюсь от всякого увеличения состояния, от всякого пpиoбретения, в чем я после достойного обеспечения моей семьи более не нуждаюсь. Глубоко проникнутый чувством благодарности к моей cyпpyге, которая делает меня причастным неоценимого счастья, которым я наслаждаюсь, и которая вместе с тем была причиной счастья всех моих детей, так как она побудила меня распределить между ними имущество, которое обеспечивает им независимое существование, я при таком положении дел считаю своим священным долгом снова достаточным образом озаботиться будущим спокойствием этой любезной супруги.

Для того чтобы обеспечить ее от несправедливых нападок со стороны членов моего многочисленного семейства, которые, не имея на то ни малейшего права, движимые лишь заслуживающей наказания злобой или низкой алчностью, заведут с моей супругой ссору, предъявят к ней иск или начнут с ней тяжбу или захотят ее беспокоить каким бы то ни было иным образом, я предписываю, чтобы она после моей кончины получила в собственность все вещи без исключения, которые я беру с собой в нынешнее мое путешествие или которые я имею при ceбе. Я передаю их ей в неограниченное владение и сим безусловно запрещаю, чтобы была приложена печать в ее доме, где я умру, чтобы была произведена опись, потребован от нее какого бы то ни было рода отчет или предъявлено к ней какое-либо судебное требование; словом, я хочу, чтобы мое семейство оставило ее совершенно в покое, которого моя супруга в столь высокой степени заслуживает своим благородным поведением относительно его, так как и мое семейство не имеет к ней никаких требований и, напротив того, должно было бы благословлять ее большое бескорыстие. Я предписываю в этом отношении, что если бы нашелся столь недостойный между моими детьми, который в противность этой статьи моего духовного завещания стал бы беспокоить мою любезную супругу хотя бы самым малейшим образом, то чтобы доля такового, повторяю, немедленно была уменьшена до законной части и чтобы то, что у него было удержано в наказание, было передано благотворительному заведению. Но если бы некоторые или все мои наследники позволили себе такого рода непослушание или неповиновение и, соединясь, стали бы в противность моим распоряжениям беспокоить свою мачеху таким образом, то доли всех их должны быть уменьшены до законной части моего наследства. В этом случае герцогское правительство передаст благотворительным заведениям по своему выбору то, чего нарушители из моих наследников лишились бы в виде наказания и таким образом потеряли.

13. Если бы я прижил еще детей от теперешнего моего брака, то, само собой разумеется, что такому ребенку или детям принадлежат такие же наследственные права на мое состояние, как и моим детям от первого брака.

В заключение я прошу еще мое высшее начальство соблаговолить озаботиться охранением сего моего духовного завещания во всех отношениях.

В удостоверение чего я собственноручно подписался на всех страницах и ниже сего и приложил свою обыкновенную печать.

Подписано: Христиан Фридрих Самуил Ганеман

Из этого завещания видно, что Ганеман имел самое искреннее намерение совершенно оставить медицинскую практику и опочить от трудов своих, подтверждением чего также служит приложенная к завещанию опись под лит. G, по которой он отдавал своей младшей дочери Луизе все журналы больных, собственноручно им исписанные его тонким и старательным почерком, все портфели и папки с вклеенными письмами и все большие писанные регистры симптомов. Такие журналы, как известно, составляют необходимую настольную книгу для постоянных справок каждого практического врача. При таких условиях и принимая в соображение, что M-lle Melanie сама имела независимое состояние, можно было бы думать, что только что заключенный неравный брак с обеих сторон не имел никаких своекорыстных целей.

Однако ближайшее будущее скоро показало обратную сторону всего этого романтического эпизода в жизни нашего героя.

Не успел он приехать в Париж, как супруга его, пользуясь своими связями, выхлопотала ему у министра Гизо право медицинской практики, которое и было ему даровано правительственным распоряжением 21 августа 1835 г., и в том же году она устремила старика в самую горячую и безотдыхную деятельность. Первоначальную квартиру у Люксембургского парка она сменила на более роскошный отель на Rue de Milan. Тут каждое утро во всех приемных комнатах и даже в прихожей и на лестнице толпились пациенты всех классов, возрастов и состояний, жаждавшие получить совет знаменитого врача. Madame Hahnemann делала им предварительный допрос, многим сама давала советы, и в кабинет мужа допускала лишь тщательно ею избранных. После утомительного утреннего приема Ганеман, вопреки своему кетенскому обычаю, садился в экипаж и вплоть до обеда объезжал городских пациентов, потом обедал, a после обеда выезжал с женой в оперу, театр или на званые вечера, на которые его со всех сторон приглашали как модную знаменитость. Имя его скоро прогремело на весь Париж, и гомеопатия, прежде лишь прозябавшая в этой столице, теперь сразу получила необычайное развитие; возникли гомеопатические общества, лечебницы, журналы и явились талантливые врачи. В выражениях внешнего почета и уважения, конечно, недостатка не было. Галликанское общество избрало его своим почетным председателем, врачи-гомеопаты отчеканили в честь его переселения в Париж медаль с его изображением, известный скульптор Давид сделал его мраморный бюст, и каждое 12 апреля, день его рождения, к нему стекалась вся парижская знать и интеллигенция, представители искусства и литературы и многочисленные иностранцы с выражением своих поздравлений. Но эта новая жизнь была далека от того идеала, о котором мечтал Ганеман в Кетене. Вместо обретения желанного покоя, он погрузился в омут парижской профессиональной жизни и, согласно предначертанию Madame Hahnemann, превратился в медицинского практика, зарабатывавшего теперь для своей супруги по несколько сот тысяч франков в год. Потребовались опять журналы больных, которые Ганеман вытребовал обратно от своей дочери под торжественным обещанием вернуть их по минованию в них надобности. Неохотно рассталась с ними г-жа Мосдорф, как бы предчувствуя, что ей их обратно не получить.

В Париже, конечно, оскудела его прежняя плодотворная научная деятельность (он только пересмотрел и издал новое издание "Хронических болезней") и прекратился в его лице процесс непрерывного до сих пор совершенствования нового учения, которое, к счастью, было уже воспринято новыми и свежими силами во всех странах света и поставлено на твердую почву новейших успехов научной медицины. В минуты своего досуга он постоянно встречал самую нежную заботливость со стороны супруги, которая умела услаждать его последние годы и до конца его жизни пользовалась неограниченным его доверием и любовью. Все его парижские письма дышат нравственным удовлетворением и счастьем. В угоду своей Melanie он даже отказался от курения трубки, которая прежде не выпускалась им изо рта с утра до вечера. Но в этой необычной лихорадочной деятельности тратилось слишком много нервной энергии и силы, и здоровье его стало поддаваться под бременем лет и чрезмерных трудов. Он стал похварывать; заболел сначала желчным поносом, за которым последовала перемежающаяся лихорадка, имевшая сначала трехдневный тип, а потом перешедшая в ежедневную, и значительно ослабившая его силы. Тем не менее он оправился и, казалось, начал совершенно выздоравливать, но тут он заболел старческим бронхитом и 2 июля 1843 г., в воскресенье, в 5 часов утра он испустил дух на 89-м году жизни, сохранивши полное сознание до самой смерти. Madame Hahnemann неотлучно находилась при больном и принимала все меры, чтобы не допускать к нему не только посторонних, но и самых близких людей и даже врачей, и, невзирая на собственное желание старика еще раз повидать свою любимую дочь Амалию, она не была к нему допущена, хотя приехала вместе с сыном за неделю до кончины отца: она добилась разрешения присутствовать только лишь при самых последних минутах умирающего. Соболезнование бесчисленных почитателей Ганемана со всех сторон было настолько искренне и велико, что нужно было бы ожидать грандиознейшей похоронной процессии. Но Madame Hahnemann держала в полнейшей тайне день и час погребения мужа. Тело было набальзамировано, и 11 июля в 6-м часу дождливого утра во двор отеля Ганемана въехали простые дроги, на которые был положен простой гроб и торопливо отвезен на Монмартрское кладбище в сопровождении вдовы, неутешной дочери и ее сына (впоследствии д-ра Süss'a) и молодого врача Lethiére'a. Эти четверо были единственные, провожавшие покойника. Тело Ганемана было опущено в старый склеп, где уже раньше были положены г-жой Ганеман два других гроба, и последние останки великого реформатора исчезли от людских взоров без всякой похоронной процессии, без погребальных обрядов и без молитвенных напутствий. Бессмертный основатель гомеопатии предан земле как беднейший из смертных, и до сих пор не имеет над могилой приличного памятника, для которого он сам себе завещал надгробную надпись "Non inutilis vixi" (я прожил не напрасно), 28 июля 1839 г. в Париже**.

Вдова Ганемана унаследовала от него огромное состояние, говорят, около 4 миллионов франков, которое поступило в ее полную и нераздельную собственность, потому что по духовному завещанию все его скромное допарижское состояние отдавалось дочерям; все же приобретенное после переезда в Париж предусмотрительно предназначалось лишь одной вдове, причем дочери не имели права заявлять претензии на какую-либо часть нового наследства под страхом лишиться значительной доли имевшегося у них состояния. Теперь также становятся понятными те строгости и угрозы, которые Ганеман применил в своем духовном завещании к детям. Он, бывший всегда воплощением доброты и любви к своей семье, сам по себе едва ли мог обречь своих детей на самое жестокосердое наказание за малейшее изъявление желания получить известную часть отцовского состояния. Madame Hahnemann знала, что раз ей удастся переселить Ганемана в Париж, то фортуна ее обеспечена, потому-то ей и нужно было заручиться юридической оградой против притязаний законных наследников. Кроме того, у Madame Hahnemann остались на руках рукописи Ганемана, в том числе рукопись 6-го издания "Органона" и все драгоценные журналы больных, которым, вероятно, никогда не будет суждено увидеть свет, так как участь их после смерти г-жи Ганеман остается до сих пор неизвестной. А между тем, зная, с какой тщательностью Ганеман допрашивал своих пациентов и записывал их болезненные симптомы, и имея уже несколько образцов необыкновенно поучительных историй болезни, сообщенных им во 2-й части 3-го издания "Чистого лекарствоведения", мы можем утвердительно сказать, что опубликование этих журналов составило бы весьма важный и интересный вклад в гомеопатическую литературу. Тщетно собственница их, г-жа Мосдорф, старалась получить обратно завещанные ей книги: г-жа Ганеман отказалась их возвратить. Госпоже Ганеман неоднократно также предлагали уступить рукопись "Органона" для издания, но она запрашивала такую огромную сумму, которая была решительно не под силу любому издателю, и никаким образом не соответствовала стоимости предмета, а именно: как известно, она после смерти Ганемана продолжала вести его обширную медицинскую практику небезуспешно, и вот за уступку "Органона" она требовала сумму, проценты с которой позволили бы ей существовать без необходимости заниматься медицинской практикой. Принимая ее заработок за 5 000 р., самая скромная цифра требуемого ею вознаграждения была бы 100 000 р.

Внешние знаки почтения к Ганеману и его учению со стороны г-жи Ганеман исчезли тотчас после того, как Ганеман закрыл глаза, тотчас же и прекратились все родственные отношения к его семье, в которой она не принимала ни малейшего участия. А когда к ней однажды обратились с просьбой оказать маленькую поддержку внуку Ганемана для окончания им университетского образования, она сухо и наотрез отказала с примечанием, что если у него не хватает средств для образования, то лучше ему сделаться сапожником. Она умерла в 1878 г. в Париже, не оказавши уже лично ни малейшей доли пользы делу распространения гомеопатии. Оказалось, увы, слишком поздно, что все ее эксцентрическое путешествие в Кетен являлось лишь искусной спекуляцией на состоянии Ганемана и затем весьма умелой эксплуатацией его огромной рабочей способности.

ПРИМЕЧАНИЯ

* Фридрих Ганеман, старший сын, был тоже практикующим врачом, но отличался чрезвычайной эксцентричностью характера и женившись, покинул жену, семью и родину, уехал в Англию и пропал без вести. — Л. Б.
** Очередной Интернациональный гомеопатический конгресс, собравшийся в нынешнем (1896) году в Лондоне и совпавший с годом празднования столетия гомеопатии, по предложению автора настоящего очерка единогласно постановил воздвигнуть памятник на могиле Ганемана в Париже от его благодарных учеников в память столетнего существования его учения. Для разработки частностей и осуществления постановления конгресса избран интернациональный комитет, в состав которого вошли: председатель — Л. Бразоль (С.-Петербург), секретарь — д-р Cartier (Париж), члены: доктора Hughes (Брайтон), Виллерс (Дрезден), Bushrod James (Филадельфия).