ПРЕДИСЛОВИЕ

Со времени опубликования Ганеманом его известного принципа для нахождения специфических свойств лекарственных веществ прошло сто лет. Открытие это составило целую эпоху в практической медицине, потому что взамен прежнего произвола личных мнений и неисправимого резонерства сочинителей медицинских "систем" был установлен опытный закон лечения, служащий неизменным руководителем практического врача у постели больного, и, таким образом, терапия была поставлена в разряд опытных наук. Интересующиеся этим предметом могут прочесть замечательную статью Ганемана, переведенную на русский язык ко дню празднования столетнего юбилея его медицинской реформы*. Подробную же историю возникновения гомеопатии и борьбы против ее распространения читатели найдут в прекрасном труде доктора Амеке**, а изложение и защиту принципов гомеопатии — в публичных лекциях автора***. В настоящее же время нам кажется как нельзя болee своевременным восполнить пробел в нашей биографической литературе и познакомить русскую публику с жизнью и деятельностью знаменитого законодателя терапии. Но так как личность Самуила Ганемана уже столько раз служила мишенью самых яростных нападений, а учение его и до сих пор искажается его противниками до неузнаваемости, то при составлении настоящего очерка автор считал полезным придать ему характер апологетический, в надежде таким образом содействовать устранению недоразумений, связанных в общественном мнении с именем творца гомеопатии, и привлечь сочувствие читателей к личности и учению одного из величайших врачей всех времен и народов.

* 1796—1896. "Опыт нового принципа для нахождения целительных свойств лекарственных веществ Самуила Ганемана". Перевод с немецкого с предисловием доктора медицины Л. Бразоля.
** "Возникновение гомеопатии и борьба против ее распространения" доктора Вильгельма Амеке. Перевод с немецкого с предисловием доктора медицины Л. Бразоля.
*** "Публичные лекции о гомеопатии" доктора медицины Л. Бразоля с приложением стенографических отчетов прений и примечаний автора. Издание третье, 1896 г. Склад изданий в аптеке Общества врачей-гомеопатов С.-Петербурга, Невский, 82.

Доктор медицины Л. Бразоль
С.-Петербург, сентябрь 1896 г.

I

Самуил Ганеман, великий реформатор медицины, своей жизнью и деятельностью принадлежит последней половине 18-го и первой половине 19-го века. Чтобы понять и оценить значение совершенной им реформы, необходимо бросить беглый взгляд на состояние медицины в его время.

Медицина 18-ro века находилась в безотрадном положении. Физиологии, патологии и диагностики в теперешнем значении этих наук не существовало почти вовсе, но, тем не менее, каждую болезнь непременно старались как-нибудь похитреe объяснить, вследствие чего создавались всевозможные и разнообразнейшие теории и гипотезы происхождения болезней, сочинявшиеся за письменным столом и не имевшие за собой никакого реального основания.

Так, например, одно время господствовала спиритуалистическая теория Шталя (1660—1734), который подчинял все материальные процессы организма и даже чисто механические действия исключительно одному психическому принципу. Тело пассивно и бездеятельно; его жизнь или органическое движение обусловливается нематериальной духовной силой, или "душой" ("архей" фон Гельмонта), которая управляет второй, подчиненной ей силой — "тоническим жизненным движением". Эта сила гонит кровь и влаги, вызывает отделение соков и является причиной всех приливов, лихорадок, кровотечений, выделений, спазмов, причем "душа" проявляет стремление противодействовать этим проявлениям, чтобы сохранять состояние здоровья организма. Самым частым результатом действия этого тонического жизненного движения является полнокровие, имеющее место, главным образом, в воротной вене, поэтому полнокровие есть самая частая причина (всех) болезней.

Ф. Гофман (1660—1742) создал между духом и телом нечто посредствующее, заменяющее у него место психеи Шталя. Это эфир, тончайшее летучее вещество, притягиваемое из воздуха, проникающее все тело и выделяемое мозгом. Частицы этого эфира (монады Лейбница) имеют определенную идею об организме и действуют на него согласно их понятию о целесообразности. Эта оживляющая или одухотворяющая сила организма действует на основании механических законов и управляет всеми органическими движениями, или "тонусом". Все болезни происходят либо от чрезмерного напряжения тонуса, или спазма, либо от чрезмерного его расслабления, или атонии. От атонии сосудов происходит полнокровие и скопление в воротной вене (как у Шталя), а также неправильности выделения соков, задержание выделений, отделение солей, землистых частей, кислот и проч.

Бергаав (1666—1728) исходил больше из химической точки зрения и думал, что болезни происходят от кислых, вяжущих, ароматических, жирных, маслянистых и прочих соков.

Келлен (1710—1790) усматривал исходную точку жизни в мозге и нервах. Все причины болезней действуют на нервы, вызывая в них противодействующую целительную силу. Лекарства действуют через нервную систему на желудок, а оттуда уже, динамически, на все другие части.

Штолль (1742—1788) во всех болезнях искал гастрический элемент; болезни, по его мнению, происходят от гастрических нечистот и от желчи.

Кэмпф (1726—1787) утверждал, что все болезни происходят от "инфарктов", т. е. от завалов, засорений, скоплений и закупорки не только в "первых путях" и в кишечнике, но, главным образом, в сосудах воротной и маточной системы.

Система Броуна (1736—1788), имевшая большое распространение, объясняла сущность жизни тем, что человек обладает большей или меньшей степенью раздражительности или возбудимости, благодаря чему организм его имеет способность отвечать на известные внешние раздражения, к числу которых, кроме обычных возбудителей болезни, он причислял также вещества, поступающие в желудок, кровь, воздух, собственную деятельность организма, мышечные сокращения, чувства, ощущения, страсти. Все раздражители действуют либо чрезмерно сильно, либо чрезмерно слабо, либо, наконец, в должной мере. Средняя мера раздражения обусловливает здоровье, слишком сильная мера раздражения вызывает избыток раздражительности — стению, слишком слабая мера раздражения вызывает недостаток раздражительности — астению. Таким образом, все болезни разделяются на стенические и астенические.

Такова была патология 18-гo века. Терапия от нее не отставала. Так как для каждой болезни была придумана какая-либо предполагаемая причина или сущность, то теперь против этой придуманной причины старались направлять целый арсенал средств с совершенно неисследованным и загадочным механизмом действия или назначали лекарства на основании придуманного и произвольного мнения о пригодности его для той или другой болезни, без всякого соотношения к созданной теории болезни.

Так, например, у Шталя терапия основана на мнении, что полнокровие есть причина всех болезней, главное средство против всех болезней есть кровопускание и опорожняющий метод лечения во всех видах.

Гофман, считая все болезни либо за спазмодические, либо за атонические, направляет против болезней, считаемых им спазмодическими, лекарства, долженствующие, по его мнению, успокаивать и расслаблять спазм, а против болезней, почитаемых атоническими, лекарства, долженствующие укреплять, раздражать и возбуждать "тонус".

Бергаав со своей химиатрической точки зрения направлял против враждебных соков всевозможные очищающие, разрешающие, смягчающие и тому подобные средства.

У Келлена терапия не вытекала из его патологических предположений; патология оставалась сама по себе, а терапия сама по себе. Он больше всего применял возбуждающие (вино) и тонические (хину).

Штолль, ратуя против гастрицизма всех болезней, против всех болезней назначал рвотные и проносные для удаления вредных материй.

Кэмпф против всех болезней применял слабительные и, главным образом, клистиры, состоявшие из смеси rad. taraxaci, graminis, saponariae, cardui benedicti, fumariae, marrubii albi, millefolii, chamomillae, verbasci, пшеничных или ржаных отрубей с прибавлением еще каких-либо "подходящих" к данному случаю трав.

Взгляды Штолля и Кэмпфа и их методы лечения считались "блестящим усовершенствованием медицины", которыми "должны гордиться немцы". Они прибрели себе бесчисленных приверженцев среди врачей и публики и господствовали многие годы.

У Броуна все лекарственные средства, подобно тому, как и болезни, сведены на стенические и астенические. Против стенических болезней — астенические средства, кровопускание, холод, рвотные, слабительные, потогонные. Против астенических болезней — стенические средства, мясо, теплота, вино, движение, летучие раздражающие вещества, мускус, камфара, эфир, опиум.

Незнание точных свойств лекарственных веществ старались заменить полифармацией, т. е. смешением множества лекарств в одном предписании, и чрезмерной величиной приемов. Каждый порядочный "рецепт" должен был состоять из основного (basis), вспомогательного (adjuvans), исправляющего (corrigens), направляющего (dirigens) и дающего форму (constituens). Смеси из восьми и больше средств составляли общее правило. Знаменитое theriacum состояло из 66 средств, в числе которых главнейшими были следующие: морской лук, корица, перец, мак, сушеные розы, мирра, шафран, имбирь, терпентин, мастика, гентиана, анис, укроп, акация, кардамон, деготь, мед, вино и пр., и пр.

В острых болезнях рецепты менялись несколько раз в день, а в хронических — каждые два-три дня. Наиболее употребительные средства были селитра, ртуть, железо, хина, опий и горькие — большей частью все вместе и с примесью многих других, считавшихся менее существенными. Все эти лекарства назначались в громадных пpиемах: ртуть — до изъязвления десен, разрушения зубов и полного отравления организма, опий — до одурения. Тифозных обыкновенно лечили так: помимо множества средств, давали опий, каждые четверть часа по 10–12 капель до наступления сна, после чего приемы удваивались и постепенно увеличивались, "пока, наконец, можно было поддержать здоровье менее сильными раздражителями". При "слабости" давали с самого начала 150 капель настойки опия, что равнялось 11 гранам чистого опия, а затем продолжали в меньших количествах. Некоторые врачи прописывали в течение одного года по несколько фунтов чистого опия. В такой же, если не в большей мере, злоупотребляли хиной; были врачи, которые прописывали по несколько сот фунтов хины в течение года. Тысячи людей падали жертвой такого злоупотребления ртутью, опием, хиной и другими сильнодействующими средствами. Из наружных средств во всеобщем употреблении находились нарывные пластыри, заволоки и моксы.

Но так как в то время, и даже значительно позднее, преобладало в медицине онтологическое направление, т. е. идея, что болезнь есть нечто особенное, постороннее, привходящее, поселяющееся в организме и требующее изгнания, то "опорожняющий" метод лечения всегда и везде стоял на первом плане. Злоупотребление рвотными, слабительными, клистирами, кровососными банками, пиявками и, особливо, кровопусканием, не знало никаких границ. Клистиры назначались больным по несколько раз в день ежедневно в течение многих лет, так что не составляло никакой редкости видеть больных, получивших несколько тысяч клистиров в период их врачебного лечения. Гете из года в год и ежедневно пил, по предписанию врачей, мариенбадский Kreuzbrunnen, ежегодно более 400 бутылок, прибавляя еще иногда горькую соль, кроме ежедневного употребления пилюль из ревеня, ялапы и азафетиды; кроме того, он еще часто прибегал к клистирами и к сильным кровопусканиям. Что же удивительного, что он стал страдать общей слабостью, головокружением, ослаблением остроты умственных способностей, и что даже его железная натура не в состоянии была выдержать такое лечение. Людовик XIII в течение одного года получил от своего лейб-медика Bouvard'a 47 кровопусканий, 215 рвотных и слабительных и 312 клистиров. Вся семья Людовика XIV переведена в лучший мир кровопусканиями. Император Леопольд II Австрийский, истощенный предшествующей болезнью и хроническим поносом, заболел 28 февраля 1792 г. лихорадкой и опухолью живота. Лейб-медик Лагузиус сделал ему одно кровопускание и, так как оно не принесло пользы, то еще три последовательных кровопускания, без облегчения, в один и тот же день. Врачи предположили ревматическую лихорадку и 29 февраля сделали еще три кровопускания. Император совершенно ослабел и 1 марта умер при явлениях бурной рвоты. Сын его, император Франц I, в 1835 г., будучи 67 лет, заболел лихорадкой. Ему пустили кровь, после маленького облегчения лихорадка возвысилась; ему во второй раз пустили кровь, после чего общее состояние его значительно ухудшилось. Приглашенные консультанты решили сделать еще два кровопускания, после которых он умер в течение 24 часов. Рафаэль, Мирабо, Байрон, Кавур покончены кровопусканиями. Кавур, заболевший 29 мая 1861 г. кишечной коликой с рвотой, в тот же день получил одно кровопускание, 30 мая утром — второе, и вечером — третье; 1 июня еще два кровопускания, после чего на другой день — общая слабость, смертельная бледность и холод конечностей, при попытке приподняться в постели — сильнейшее кровотечение из вскрытой вены, насилу остановленное спешно призванным хирургом. Ночь тревожна, огромная слабость, одышка и жажда. К утру Кавур сам просит кровопускание, хирург соглашается, вскрывает вену, но кровь не вытекает, тогда выдавливанием вены хирургу удается выдавить до 3 унций свернувшейся крови. Общее состояние ухудшается, ночью жар и бред; на голову лед и горчичники к икрам. Следующий день — хуже. Кровососные банки к затылку и шпанские мушки к ногам. Виктор Эммануил предлагает открыть шейную вену, врачи почтительно соглашаются, но смерть Кавура предупреждает их верноподданическое усердие.

Такова была терапия 18-ro и начала 19-го века. Немудрено, что при таких условиях у лучших врачей не только того времени, но также и значительно позже, вырывались признания в беспомощности и зловредности их искусства.

Так, например, Бергаав говорит:

Если сравнить все хорошее, совершенное какой-нибудь полудюжиной истинных сынов Эскулапа со времени возникновения на земле медицинского искусства, с тем злом, которое причинили человечеству неисчислимые доктора этого ремесла, то не окажется никакого сомнения, что было бы выгоднее, если на свете никогда не было бы врачей.

Известный лейб-медик и профессор фон Ведекинд откровенно говорит:

Значение медицины, если выразиться в немногих словах, заключается, главным образом, в том, что цивилизованные нации страдают гораздо больше от врачей, чем от болезней.

Гиртль:

В течение столетий медицина переживала всякие знамения и находила лекарственные средства, но не открыла ни одной единственной истины, ни одного жизненного закона. Бездоказательная вера налагала на ее господство печать бесплодия, а инстинкт мыслителей приводил только к безосновательным и бессодержательным теориям, и даже теперь она не перестала быть тем же, чем она была с самого начала, а именно — не без усердия собранной по кусочкам и простосердечно исповедуемой системой условных заблуждений.

Эстерлен:

Мы находим в фармакологии и терапии до сего дня такое собрание лживых и противоречивых заключений, как ни в одной другой специальности; то, чему они учат, есть большей частью человеческое изделие, и представляется скорее вымыслом, чем наукой или действительным опытом.

Вундерлих:

Доказательства, что вся до сего времени существующая фармакология основана на заблуждениях, могут быть легко приведены из каждого класса медикаментов.

Он же формулирует главный недостаток медицины 18-ro и начала 19-го века в том, что вместо наблюдений мы в ней встречаем лишь беглые замечания, вместо доказательных положений — личные мнения, вместо рассудительных выводов — догматические правила, вместо изображения механизма действия — бесполезные определения и обычные категории. Игра слов и фантазии встречаются на каждом шагу, и медицинские книги и руководства переполнены противоречиями, непоследовательностью и эксцентричностью.

Ганеман, подобно лучшим врачам во все века, сознавал всю негодность медицины, и в 1808 г. говорил:

Нужно же наконец громко и открыто сказать, и да будет же громко и откровенно сказано перед целым светом: наше медицинское искусство требует полного преобразования с головы до ног. Все, что не нужно, делается, а что самое существенное, то совершенно просматривается. Зло стало так велико, что добродушная мягкость Иоганна Гуса больше не поможет, и только пламенное усердие твердого как скала Мартина Лютера может вымести необычайный сор.

Произнося эти слова, он, быть может, сам еще не сознавал, что ему суждено было совершить в истории медицины такой же переворот, какой совершил Мартин Лютер в истории культуры человечества.